«Жизнь – это цепь случайностей, воспринимаемая некоторыми людьми, как закономерность».
© мой ;)
Цепь случайностей, которая привела меня в Таллин осенью 1980 года, начинается моим непоступлением на биологический факультет МГУ летом 1971 года. Родители мои «спали и видели» меня великим ученым, продолжателем традиций и научных успехов моего отца. Меня готовили к поступлению на медико-биологический факультет 2 Мед. ин-та, который тогда считался перспективным местом для получения высшего биологического образования и своего рода «кузницей» ученых. Для «пробы» моих сил родители решили, нужно попытаться поступить на биофак МГУ (поскольку экзамены туда были в июле, а в остальные ВУЗы – в августе). Почти академические знания по биологии и «подстраховка» на экзамене помогли мне успешно его сдать на отлично, но следующий, по математике, я с блеском провалил. Оказалось, что репетиторы, с которыми я занимался, готовили меня не к сдаче конкретных экзаменов, а, скорее, давали углубленное знание того или иного предмета. А во время экзамена по математике экзаменаторы МГУ специально создали супер-стрессовую обстановку, с которой я не справился. Не был готов, не ожидал, был слишком юн и наивен, и в такой атмосфере у меня случился настоящий нервный срыв - меня била дрожь, перед глазами шли круги, мозг отказывался работать, и в результате я не решил ни одной из 5 задач. Было ужасно обидно, особенно потому, что, придя домой, я решил все эти задачи минут за 40.
Родители мои были ужасно напуганы и не могли понять, как это их любимый мальчик так облажался. В результате абсолютно все планы по поступлению на МБФ 2 Меда были отменены, меня срочно переориентировали на поступление на «легкий» факультет, и за оставшийся месяц меня сильно натаскивали по физике (которую, по до сих пор непонятным мне причинам, нужно было сдавать поступавшим на медицинские факультеты). К чести этих репетиторов, они с задачей справились и подготовили меня именно к сдаче экзамена, а не помогали изучить этот предмет.
К тому же, опять же для страховки, меня «записали» поступать на педиатрический (а не лечебный) факультет. Детский врач мужского пола, как тогда, так и сейчас - большая редкость, поэтому мальчиков брали практически без конкурса.
Было ли поступление во 2 Мед закономерным? Конечно, нет. Это – еще одна случайность, но именно благодаря ей я познакомился со своей будущей женой (которая случайно, из-за болезни, попала в академический отпуск и «отстала» от своего потока), и именно благодаря этой случайности началась моя научная карьера.
Я уже как-то писал, что учеба меня раздражала своей ненужностью. С удивительной туполобостью программа обучения в мед. ин-те мучила несчастных студентов ненужными для врачебной деятельности предметами в течение 2 полных лет. А потом на нужные предметы отводили всего несколько недель… Идиотизм, как и везде, поэтому я и называю наше общество обществом дилетантов.
Я не скрывал своего отношения к учебе от родителей, а отец, к тому же, не оставил идей сделать из меня ученого. Поэтому в начале третьего курса он, через знакомую «доцентшу», отправил меня в студенческий научный кружок при кафедре биохимии.
Кафедра биохимии в сентябре 1973 года представляла собой жалкое зрелище – предыдущий заведующий одновременно возглавлял институт питания, поэтому кафедрой особо и не занимался. В научных кабинетах царил хаос, грязь и аппаратура довоенного времени. Центральное место занимал сетчатый барабан-клетка. Говорят, внутрь него запускали подопытных крыс и вращали его, чтобы крысы не могли заснуть… Кафедра ждала приезда нового заведующего, который решил сменить пост ректора медицинского ин-та, но в Астрахани, на пост зав. кафедрой биохимии, но в Москве. Ожидались и большие перемены в научной тематике, чего сотрудники кафедры сильно опасались, но его приезд все затягивался. Так или иначе, моя «научная» работа не начиналась, поскольку научный сотрудник, которому я был «придан», интенсивно искал себе новую работу, и ему было явно не до меня…
Вот и следующая случайность – я, было, уже собирался прекратить эти никчемные походы на кафедру раз в неделю, да и была масса других вариантов, тот же МГУ, МБФ и т.п., но именно в этот момент в Москве высадился первый десант из Астрахани – 2 научных сотрудника и один доцент. Собственно, с этого момента на кафедре изменилась жизнь - начались большие «подвижки» и перемены. Меня прикрепили к молодому м.н.с., назовем его ДД, и нашей первой совместной работой была расчистка завалов в комнатах кафедры, которые достались нам в наследство от предыдущих научных сотрудников.
Собственно, примерно с зимы 1973/74 года я и веду отсчет своей научной деятельности. ДД знал много разных научных методик, однако он не занимался моим обучением в прямом смысле этого слова. Я просто наблюдал за его работой, сидя рядом, и так, постепенно, вникал в суть происходящего. Многие научные приборы нужно было делать своими руками, ДД это умел и любил. В то время он казался мне почти богом… Но настоящим богом казался мне зав. кафедрой, появившийся в Москве с некоторым опозданием – лауреат гос. премии, первооткрыватель неизвестного ранее биологического феномена, весьма харизматическая личность, «шеф», как его все называли. Я был ему представлен, он с одобрением воспринял факт того, что появился еще один новый «белый раб», как он называл студентов, занимающихся научной работой, но не более того. О нем я подробнее напишу позднее.
Из Астрахани приехал не только зав. кафедрой, но и была переведена в Москву т.н. проблемная лаборатория вместе с другими сотрудниками, которую тоже возглавлял шеф. Шеф получил ее за то открытие, которое он сделал, еще работая в Астрахани. Лаборатория располагалась на тех же площадях, что и кафедра. Этой лаборатории полагались и другие ставки, которые были заполнены уже московскими сотрудниками в течение нескольких месяцев. Так на кафедре появились новые лица. Собственно, под «кафедрой» я понимаю всех сотрудников, вне зависимости от того, работали ли они в этой лаборатории или были сотрудниками собственно кафедры.
Я с энтузиазмом взялся за новую сферу деятельности, было интересно, ново и непонятно… Можно называть это «наукой», можно – хобби, но мне очень нравилось что-то делать своими руками, пусть и на подхвате, оказаться в кругу незнакомых людей, которые, как мне тогда казалось, были очень увлечены тем, что они делают. Настоящая оценка атмосферы на кафедре, творческих способностей и интересов выходцев из Астрахани придет много позже, а тогда, в самом начале работы, все мне казалось удивительным…
Уже тогда мне нравилось работать «на приборах», хотя настоящего оборудования (читайте – импортного) было очень мало. Постепенно я стал осваиваться в той сфере научной деятельности, которой занималась кафедра/лаборатория, и стал пользоваться теми преимуществами, которые давало мне мое образование и возможности отцовской научной лаборатории (хотя в ней занимались вещами, далекими от иммунохимии). Через отца я стал выписывать «оттиски» (копии) научных статей из зарубежных журналов – тогда это был единственный способ доступа к зарубежной науке. Они приходили далеко не все, с громадной задержкой (до 6 месяцев), но все же это была бесценная информация. Правда, чтобы ей воспользоваться, нужно было знать английский, а «язык» из астраханских никто не знал… Кроме того, опять же через отца, я добывал некоторые реактивы, без которых невозможна любая научная деятельность. Так, по шажочку, я стал завоевывать свое место под солнцем, выполняя все более сложные эксперименты. По своей наивности я с радостью делился своими результатами с окружающими, не ведая еще, что мне уже стали завидовать. В первую очередь потому, что, как оказалось, у меня были «хорошие руки», и у меня практически все получалось с первого раза. Во вторую – потому что я уже на голову больше читал разных научных статей и стал лучше ориентироваться в этой науке. Наконец, уже тогда я прилично знал научный английский (спасибо родителям за то, что у меня были частные учителя английского языка).
С 4 курса я настолько увлекся экспериментальной работой, что перестал ходить на лекции. Моя жена исправно их посещала, так что конспекты у меня были, а я, наконец, смог, хотя бы отчасти, избегать неприятной мне учебы. Полагаю, что отец наблюдал за моими успехами и в какой-то момент времени решил, что кафедра эта может стать неплохим местом для моей будущей научной деятельности, но для этого надо было пристроить меня туда в аспирантуру.
Для справки – научный работник во времена СССР получал гораздо бОльшую зарплату, чем, скажем обычный врач/учитель и т.п. Более того, существовала доплата за научную степень и прочие заслуги, так что научная карьера имела совершенно прозаичные материальные корни. В связи с чем за место в научной лаборатории всегда шла скрытая или даже явная борьба, а аспирантура была обязательной стартовой площадкой для начала научной карьеры.
Как известно, в обществе тотального дефицита (коим был СССР) просто деньги мало что значили, нужны были связи, в том числе и научные. Именно поэтому мое будущее устройство в аспирантуру требовало «подхода» к астраханскому зав. кафедрой. Через всю ту же «доцентшу» отец познакомился с ним, пригласил в гости и примерно 3 раза в год в течение последующих 5 или 6 лет я имел возможность лицезреть шефа в «неформальной» обстановке.
Я покажусь заносчивым снобом (может, я таким и являюсь), но все-таки провинция есть провинция. Мне трудно формализовать, в чем же отличие провинциала от жителя столицы. Возможно, в ограниченности выбора и, как результат, в скудности интересов. Шеф в неформальной обстановке оказался обычным бытовым алкоголиком (и не только, как выяснится позднее), который, после пары рюмок, начинал читать какие-то стихи, нести какую-то чушь на вселенские темы, и вообще я удивляюсь, как мои родители могли его переносить. Понимаю, что старались ради любимого сыночка, но все же вынести это было очень трудно…
На 6 курсе меня взяли в соавторы в научную публикацию. Правда, в той работе я своими руками не участвовал, а был использован реагент, полученный от моего отца. Публикация была необходима для поступления в аспирантуру, но, несмотря на красный диплом, по окончании института сразу в аспирантуру я не попал – якобы из министерства не дали аспирантского места. Вместо этого меня в 1977 году зачислили на должность стажера-исследователя и пообещали, что через год аспирантское место будет точно.
Тот год был самым приятным из всех моих 15 лет занятия наукой – я мог делать то, что мне нравится, не имея никаких формальных планов, и больше не должен был посещать ненавистные занятия в институте.
На фотографии – ваш покорный слуга образца 1978 года ;)
Помимо ДД, в лаборатории было еще 3 или 4 сотрудника, доставшиеся шефу в наследство от предыдущего зав. кафедрой. Они совершенно ничего не знали об иммунохимии, так что «осваивали» эту науку вместе со мной. Как и в любом коллективе, на кафедре образовались «социальные» группы. Поскольку я продолжал работать под руководством ДД, то оказался в «астраханской» группе и, хотелось мне того или нет, подстраивался под их вкусы и стиль работы. Однако многое меня не устраивало, а многое вообще казалось очень странным. Практически с первого дня работы в должности стажера мне бросилось в глаза то, что все астраханцы не спешили домой. Только у ДД не было семьи в Москве, а остальные вполне себе были обременены. По вечерам они собирались в угловой комнате (ее еще называли чайной), включали магнитофон (!) и слушали, в основном, Высоцкого. Полагаю, что когда все остальные уходили, они еще и выпивали. Мне особо не было дела до этих вечерних посиделок, но что мне очевидно сегодня, так это то, что эти вечерние бдения не были пропитаны научным духом. Т.е. разговоры шли не о науке, и не было обмена мнениями о чем-то интересном из этой сферы или дискуссий и споров на научные темы. Впрочем, я тогда не знал, что бывает по-другому, и воспринимал все происходящее, как само собой разумеющееся.
За первый год работы мне удалось освоить одну методику, которую никому до меня освоить не удавалось. Мне легко удавались эксперименты, которые требовали точной работы рук (и головы :) ), и если я, скажем, не мог сделать самодельный прибор с нужной точностью, то вместо этого находил готовый прибор в другом месте или альтернативное решение, не требовавшее такого самодельного оборудования. Пожалуй, именно после того маленького успеха я впервые заметил, что отношение ко мне со стороны ДД заметно изменилось – он стал видеть во мне не помощника, а научного конкурента. Мы никогда не были «соратниками», но все же я помогал ему всем, чем только мог. Его же научные успехи были связаны преимущественно с тем, что он проводил на работе все время. ДД не хватало образования, воспитания, научного кругозора, широты мышления вообще и в науке, в частности. Он бывал откровенно грубым, невоспитанным, неотесанным, что ли. Но, самое главное, он не рос в научном смысле. В то же время, он видел, как быстро я прогрессирую, и как мне все легко дается. Поэтому неудивительно, что из-за отсутствия на кафедре нормальной атмосферы научного творчества и обмена опытом мои «умения» вызывали зависть и у него, и у других астраханцев.
После года стажерства меня взяли в аспирантуру и, хоть шеф и дал мне не самую любимую тему, я с рвением взялся за ее выполнение. Формально моей работой ДД больше не руководил, но фактически мало что изменилось, и какое-то время я признавал его лидерство.
Как я уже писал, мне ужасно нравилось ставить разные эксперименты. Возможно, у меня действительно были/есть способности к научной работе, и я стал накапливать опыт, знания, много читал иностранной специальной литературы, контактировал с разными людьми и пользовался возможностями отца – у него в лаборатории была и биохимическая аппаратура и реактивы, которых так не хватало на кафедре.
Строго говоря, наука – это одна сплошная трата средств. Удивительно, что в СССР на нее все же выделялись какие-то крохи, и даже в учебном институте, каким был 2 мед, иногда, неизвестно откуда, появлялись деньги (в инвалюте, как тогда говорили) на закупку оборудования. К сожалению, астраханцы не знали импортного оборудования, а я, в силу обстоятельств, имел к нему доступ. Поэтому, когда примерно через год кафедре вдруг выделили немного денег, то с моей подачи был куплен первый комплект хроматографического оборудования. Рассказываю об этом подробно потому, что, к моему удивлению, ДД как-то побаивался вначале на нем работать, и явно косо смотрел на ту легкость, с которой я стал проводить некоторые эксперименты на этой системе.
Возможно, это было мое везение, возможно – способности, но уже через полтора года я практически закончил экспериментальную работу по диссертации.
Именно тогда у меня впервые появилось некоторое количество свободного времени, чтобы начать оглядываться по сторонам. Именно тогда я вдруг заметил, что за мной «следят». Нет, мне не вредили явным образом, но я обнаружил, что мои рабочие тетради регулярно пролистывают, что фотографии, включая негативы, просматривают, роются в моих ящиках и т.д. Примерно тогда же я стал задумываться о причинах этого и, полагаю, правильно заключил (как я уже писал раньше), что дело было в том, что мне завидовали. Слишком легко у меня все получалось, слишком быстро. Слишком часто я оказывался в курсе научных новостей, о которых никто не слышал, слишком просто я «добывал» редкие реактивы и осваивал сложные методы исследования.
Думаю, что к тому времени между мной и ДД пробежала уже серьезная «черная кошка». Я очень быстро закончил диссертационную работу, «понаоткрывал» массу новых фактов и явно был готов к досрочному завершению всей диссертации. Именно тогда я стал высказывать свои мысли и взгляды на те или иные научные факты и аргументировал их уже накопленными знаниями, а ДД не мог ничего противопоставить и явно приходил от этого в раздражение. Примерно с этого времени ДД как бы стал меня «задвигать», не давая работать над интересными направлениями. Обосновывалось это тем, что это не являлось тематикой моей диссертационной работы. Меня не брали в соавторы некоторых публикаций, результаты которых были получены с моим активным участием. Так из помощника я превратился в его научного соперника, конкурента. И бог бы с ДД, шеф особо не интересовался деталями моей работы и «кухней», в которой они получались. Он предпочитал взирать свысока на всех своих сотрудников и, вероятно, ждал от них поклонения и обожания. А я не считал нужным пресмыкаться так, как это делали многие другие. В целом же, как я теперь отчетливо понимаю, я был «чужим» в этой устоявшейся иерархической структуре, где у руля стоял шеф, который вел себя как бог, а все должны были ему «бить челом» и безропотно подчиняться.
Короче говоря, такой была ситуация и взаимоотношения в научном коллективе к середине 1980 года. Повторюсь в очередной раз – осознание истинных причин отношений на кафедре пришло ко мне намного позже, а к тому моменту стало как-то некомфортно на кафедре, которую я считал своим вторым домом…
Для дальнейшего изложения этой истории придется вспомнить некоторые факты того времени. В конце 1979 года в Афганистан были введены советские войска, правильно называть эту военную операцию следует словом «вторжение». Началась война в Афганистане. Год следующий, 1980, был пиком «застоя» и должен был стать вершиной триумфа советского строя благодаря Олимпийским Играм в Москве. Но не стал – из-за войны многие западные спортивные команды в Москву не приехали. Надо было бы еще объяснить, что такое была жизнь в застойное время, с его очередями, дефицитом и партпросветработой, но, боюсь, словами не передать ту атмосферу. Точно также нам, выросшим после окончания сталинских репрессий, вряд ли дано почувствовать обстановку тридцать седьмого...
К олимпийским играм планировалось некоторое послабление строя, именно благодаря этому в советской тогда еще Эстонии, в городе Таллине, было запланировано проведение научной конференции по нашей тематике, на которую должны были приехать все мировые светила. Но из-за Афганского вторжения и этой конференции был объявлен частичный бойкот, поэтому многие иностранные ученые отказались от участия в ней.
Вот вам и стечение обстоятельств, третья случайность, но именно благодаря этому, чтобы не срывать проведение конференции, количество отечественных участников было резко увеличено, и так я оказался в числе приглашенных, как и вся «кафедра».
Я был весьма воодушевлен предстоящей конференцией. Одно дело было читать о результатах работы ведущих ученых, другое дело – лично познакомиться с ними (самые крупные «светила» не отказались от участия, несмотря на афганские события).
Уже не помню, как мне в голову пришла идея поехать в Таллин на машине. Но сказано – сделано. В сентябре 1980 года мы с Сергеем (это был мой приятель-одногруппник, отставший потом на один год из-за болезни, затащенный мною в тот же студенческий кружок и пришедший в аспирантуру на ту же кафедру на год позже меня) доехали до Таллина на доставшихся мне от отца Жигулях ВАЗ-2101. Приехали довольно поздно и поселились, как и все участники конференции, в гостинице Виру. Она сохранила эта имя и в постсоветской жизни и до сих пор гордо возвышается на площади. Гостиница эта была не для простых смертных, она принадлежала «Интуристу». Это было покруче, чем нынешние 5 звезд Хилтона – интуристовская гостиница предназначалась исключительно для иностранцев, и внутри нее была другая жизнь, совсем не похожая на советскую. Оказавшись внутри, я сразу ощутил какую-то нереальность происходящего. Т.е. все вроде бы понятно и происходит по-настоящему, но только не со мной… «Не в этой жизни…»
Вечером того же дня мы отправились на разведку «вражеской территории». «Мы» - это Сергей и две молодые женщины, сотрудницы «кафедры». ДД отсутствовал, но об этом – чуть позже. Бог мой, как же это все было «с другой планеты». Наученные шефом, мы постучались в гриль-бар ключом от номера и, несмотря на то, что до закрытия заведения оставалось 15 минут, нас приняли, как желанных гостей, и обслуживали до «последнего клиента». Это сейчас вам кажется, что гриль-бары существовали вечно. Но они появились именно «тогда», как часть подготовки к Олимпиаде. Бармен сразу извинился, сказав, что «куры сегодня не те». Но лучшей курицы на гриле я не ел... Этот вечер стал началом нашего «разложения». Это теперь пиво, шведский стол на завтрак и ресторанный ужин с вином кажутся обыденно-очевидными, а тогда... Все предвещало приятное времяпрепровождение в необычайно комфортной обстановке...
Неожиданности начались на следующий день - утром меня вызвал шеф. Новость, которую он сообщил мне, была ошеломляющей – у ДД умер отец, поэтому он не мог приехать на свой доклад по новому направлению работы лаборатории. А поскольку этим направлением, помимо ДД, занимался еще только я, шеф поручил выступить мне.
Несомненно, это было случайное совпадение, и вся эта цепочка событий – тоже совершенно случайна, но именно она привела меня к «медным трубам».
А теперь представьте себе мое состояние – молодой аспирант, не имеющий опыта выступлений на крупных конференциях вообще, и на международных – в частности. Я не думал о таком выступлении, не мог даже в самых смелых мечтах предположить, что мне будет предоставлена такая возможность. И потому, в силу этой невероятной неожиданности, я как-то сразу совершенно потерялся. Хотелось забиться в угол и спрятаться от всего мира, и опять не верилось, что это происходит со мной. Мандраж в связи с выступлением перед «мировыми светилами» усугублялся отсутствием какого-либо плана доклада – шеф передал мне только диапозитивы. Это меня всегда удивляло – как можно работать без плана, и, уж тем более, как ДД мог ехать на конференцию основным докладчиком, не имея хотя бы тезисов.
Но нужно было что-то делать. Я заперся в гостиничном номере часа на два. Паника вначале была просто ужасной, меня трясло, настроение менялось от панического до почти суицидального :) . Потом меня стали обуревать разные сомнения – смогу ли я выступить вообще и если да, то не потеряю ли я дар речи на трибуне. Смогу ли я донести материал так, чтобы его все поняли, и тот ли я человек, который имеет право говорить об этом новом феномене. Но постепенно мои нервы успокоились, и я думаю, что я смог внушить себе, что это - мой звездный час. Что мне судьбой дана уникальная возможность впервые сделать все по-своему и вынести на научный суд эту работу так, как я ее понимаю и вижу, без оглядки на ДД и даже на шефа.
Доклад был написан за полчаса и несколько раз прочитан. Все казалось мне логичным и очевидным, но волнение нарастало обратно пропорционально времени, остававшемуся до выступления.
А потом я вышел на трибуну и стал докладывать… Я позволю себе процитировать заключительные фразы того доклада, пусть и непонятные обычному читателю. В конце концов, это – факт истории и часть моей жизни:
«...На этом диапозитиве – результаты иммунофлюоресцентного анализа ткани почки человеческого эмбриона 12 недель развития. Отчетливо видна его локализация в канальцах почки.
Таким образом, суммируя полученные данные, можно с уверенностью утверждать, что обнаружен новый, ранее неизвестный антиген. Он относится к группе онкофетальных и представляется весьма перспективным с точки зрения ранней диагностики соединительно-тканных опухолей.»…
Сегодня, пытаясь объективно оценивать и сам доклад, и форму его подачи, а также саму суть доложенного явления, я заключаю, что это действительно было здорово. Конечно, обнаруженный антиген несопоставим по значимости с бозоном хиггса, но все же тогда многие научные коллективы охотились за такими маркерами, но только единицам удавалось их обнаружить. В этом смысле это была научная сенсация…
Зал взорвался аплодисментами. И именно в этот момент случились медные трубы. Именно тогда они впервые раскатисто зазвенели мне громом симфонического многоголосия… Это был потрясающий успех, всеобщее признание, невероятная радость и полет на сверхзвуковой скорости одновременно… И этот звон в ушах…
Потом я отвечал на вопросы, а потом народ стал подходить ко мне. Иностранные ученые искренне поздравляли меня, отечественные из конкурирующих лабораторий криво улыбались, коллеги жали руку… и завидовали. Много позже люди, видевшие меня во время доклада, сказали, что это было действительно блестящее выступление, бенефис, безупречно «сыгранный» на «отлично». Думаю, что именно тогда всем стало понятно, что я – весьма способный молодой и успешный ученый, и что меня ждет блестящее научное будущее. Наверное, я и сам тогда впервые ощутил все это.
Фортуна повернулась ко мне правильным боком...И меня вознесло куда-то вверх, на самую вершину. Признание, восхищение, удивление – «и как этот молодой человек все так блестяще представил?! И как все логично, красиво и очевидно?!» И эта атмосфера нереальности, инопланетности в этой гостинице.
И я почувствовал себя богом и наверняка зазнался... И мне стало казаться, что я все могу, и что мне все доступно… А потом приехал ДД и до конца конференции ходил чернее тучи – благожелатели донесли ему о моем успехе. Впрочем, я не обращал внимания на это, я наслаждался лаврами победителя и просто купался в успехе…
Оставшиеся дни конференции наша компания позволяла себе слегка прогуливать – мы, в основном, посещали рестораны и бары гостиницы Виру. К тому же именно тогда я впервые увидел игровой компьютерный автомат и заболел компьютерными играми навсегда. Игра называлась «Сафари» – на черно-белом (вернее, черно-зеленом) экране с помощью джойстика нужно было управлять фигуркой охотника и убивать диких животных, уворачиваясь от них же и перемещаясь в разных направлениях. Еще одна случайность, которая изменит мою жизнь кардинально, но до этого еще было долгих 8 лет…
В последний день вечером мы праздновали окончание конференции, мой доклад, и праздновали почти до утра. На фотографии – «фуршетная» часть того вечера, слева 2 иностранца, потом я, сотрудница лаборатории и Сергей… Это – скан с поляроидного фото, удивляюсь, что краски не очень выцвели, а ведь фотографии – больше 30 лет… Никогда раньше не видел себя таким довольным и счастливым…
Утром после банкета я узнал, что такое алкоголизм. Пришлось просить за завтраком немного алкоголя, потому что трещала голова, тряслись руки, и вообще мир вокруг был каким-то блеклым. Но после первой же рюмки дрожь в руках прошла, а мир вновь засверкал яркими красками… :)
Потом было еще много разных событий, инициированных этими «медными трубами», но воспоминания о некоторых из них совсем не для публичного чтения.
Что же было дальше? Дальше было досрочное завершение аспирантуры и защита кандидатской диссертации, уход с кафедры на должность снс в НИИ, работа в науке еще 8 лет, а потом началась перестройка, и науку пришлось бросить (о чем не жалею).
На кафедре я появлялся еще только один раз, во время предзащиты одного из знакомых аспирантов. ДД к тому времени тоже получил снс, мы с ним, конечно, попикировались на словах во время мероприятия. Но в целом, несмотря на новое помещение и оборудование, полученное кафедрой по моему заказу, было как-то очень грустно смотреть на все это. Старый корпус, где прошли мои лучшие студенческие и аспирантские научные годы, был передан другому институту, а новое здание было совершенно чужим. И, наверное, я просто давно перерос эту кафедру…
Годы летят стремительно, отметая ненужное и стирая незначимое, но память о том таллинском ощущении победителя и звуках медных труб свежа до сих пор…
Вместо послесловия:
Какое-то время тому назад меня позвали на похороны шефа. В тот самый момент я вдруг отчетливо сформулировал, пусть и по прошествии 30+ лет, что же это такое было – кафедра, и какая обстановка там царила. Очень не хотелось опять оказаться среди тех людей и я, ни секунды не сомневаясь, отказался…
«Запуская» меня в науку, отец наверняка оперировал привычными ему понятиями – научная школа, академические знания, интеллектуальные коллеги, гениальный шеф – и считал, что коль скоро кафедру возглавляет лауреат государственной премии, имеющий за плечами зарегистрированное научное открытие, то все эти атрибуты науки должны там присутствовать априори. Но он глубоко ошибался, а мне, чтобы понять, что ничего этого там нет и в помине, потребовалось почти 6 лет. Мой «приговор» кафедре – довольно жесткий, но он соответствует действительности… Шеф был шизофреником (тому есть доказательства), удачно выдававшим свою аномальность за капризы гения. Он никогда не создавал научную школу, а проповедовал римский принцип «разделяй и властвуй». Он стравливал своих сотрудников, нещадно обирал их и публиковал наиболее существенные научные результаты под своим единоличным авторством. Он правил своим маленьким мирком, требуя беспрекословного подчинения от своей «паствы», иногда одаривая некоторых «с барского плеча». Он держал при себе разных людей, верного «оруженосца», любовниц, белых рабов (кто-то должен быль получать научные результаты). Но все они должны были преклоняться перед «гениальным шефом». Отчасти от этого, отчасти из-за отсутствия должного образования, культуры, нужного воспитания (в том числе и научного, которым никто планомерно не занимался), узости кругозора, отсутствия интересов (кроме алкоголя) и провинциальности, на кафедре царила атмосфера тюремной камеры, где все следили друг за другом, занимались скрытыми (а иногда и открытыми) кознями и воровством, и постоянно стремились угодить шефу любой ценой и, образно говоря, любым способом пытались «лизать ему задницу». По вечерам, как я уже писал, была слышна «блатная» музыка, выходцы из Астрахани со своими гостями открыто пили (благо соленой рыбы и спирта было всегда в достатке). Так что ни научной школы, ни обмена научными идеями, ни интеллектуальных коллег я там так и не встретил, но сам совершенно выпадал из этой атмосферы. Да, я был одарённее, образованнее, умнее, талантливее, наконец, и оттого был окружен завистью, граничащей с ненавистью. В силу разных обстоятельств я «вовремя» ушел с кафедры и, оказавшись в другом месте, где у «руля» стоял порядочный и интеллигентный научный руководитель, очень удивился тому, что в его лаборатории царила совсем другая атмосфера. Там я получил и должное признание, и смог реализовать свои научные интересы, хотя и там во главе института стоял туполобый фельдшер… Но это тоже уже совсем другая история…
Октябрь 2014 г.